«Варшавская мелодия» в Вахтанговском театре вернулась в исходную точку
Опубликованно 23.02.2023 18:24
Тoму, чтo в нaзвaнии oднoй изо лучшиx сoвeтскиx пьeс o любви и гoсудaрствeннoй систeмe пoявилoсь втoрoe нaзвaниe, eсть свoe oбъяснeниe. В нeпрoстoм в целях стрaны 1996 гoду дрaмaтург сoчинил прoдoлжeниe лeгeндaрнoй истoрии, нaзвaв ee «Пeрeкрeстoк». Рeжиссeр Влaдимир Ивaнoв сoвмeстил двa произведения, сделав с более позднего современную драму, в которую и вставил пьесу 1967 лета. Самое интересное, что ни одного болтология или фразы из текста возлюбленный не выбросил, никакой отсебятины в угоду времени и политической конъюнктуре себя не позволил. Хотя, слушая речуга героя, и я, и многие зрители были уверены в фолиант, что вот это сегодняшнее, обжигающее вокабула вписано постановщиком для усиления актуальности момента. А об этом позже.
Так, старая/новая «Варшавская мелодия» начинается в аэропорту некоего курортного города в конце XX века, идеже в ожидании рейса случайно встретились двум незнакомых пожилых человека — симпатия, седой в летнем льняном костюме, и симпатия, в очках, белой шляпе и многослойной одежде, что-то выдает в ней творческую натуру. Потому что он не говорит сообразно-английски, она переходит в ломаный, но вполне терпимый русский. В ее интонации слышны толерантность, интеллектуальное превосходство и даже требование — не женский, а скорее мировоззренческий. Здорово, что без агрессии. Европейская полячка и русский человек на обломках рухнувшего Варшавского договора — их разговор вполне понятен.
После такого порядка увертюры в следующей сцене н, лишившись возрастного грима, окажется в Москве послевоенного 1947 лета, в Московской консерватории, уже т. е. студентка из «братской Польши» Гелена и свое отвоевавший, грядущий винодел Виктор. Хорошенькая, в кудряшках, порывистая, неумелым женским вызовом прикрывающая нерешимость в себе. Он — солдат-дипломант, солдат-освободитель, влюбится в эту гордую полячку. Серпастый и российский драматург Зорин пропустит их тяготение сквозь годы, через три возраста, вследствие две страны — СССР и Польшу, а тоже две системы — советскую социалистическую и новую, российскую.
Повально у них хорошо — они встречают новоявленный, 1948-й. Он подарит ей туфельки, нате которые заработает ночными разгрузками вагонов, поцелует, сделает ультиматум. Несмотря на окружающую их и собственную скудость, все легко, забавно, как бы ее акцент и ошибки в русском. Эдак хорошо и до того предупредительно, обаятельно-кокетливо с ее стороны и очаровательно-мужественно с его (по нескольким тихонько плавающим вверх-вниз панелям-экранам, чисто в черно-белом кино, метет ахинея с полетом одной заблудшей звезды объединение диагонали), до тех пор, часа) советское правительство не примет логика, запрещающий своим гражданам браки с иностранцами. Их общество рухнул. Она все дружно поймет, а он пойдет в соответствии с инстанциям, пытаясь добиться исключительного власть для своей любви.
Следующая их столкновение произойдет уже в Варшаве, вследствие десять лет, куда некто приедет в составе делегации, нормально, под присмотром представителя бдительных органов. Они встретятся в модном ресторане «Под гвяздами» («Под звездами»), идеже она — сама звезда, склифосовский петь для него.
Сие, пожалуй, самая сильная театральные подмостки спектакля. Решена вроде бы попросту: сначала оба на авансцене у стола, дальше разъехавшиеся панели-экраны откроют перспективу, идеже она в монохромном свете и светлом миди с черными неопределенной формы разводами поет сообразно-польски и по-русски. На него одного. Возрастного грима перевелся, но глаза… Это зырки взрослых людей, переживших вынужденное последнее целование, но ей кажется, что-что еще есть шанс, как-никак сила их чувств и мнема сердца из 47-го жива. Так если солдату победить нацизм возможно, то систему приставки не- одолеть. «Обстоятельства сильнее», — скажет дьявол. Полина Рафеева и Иван Захава (к слову, правнук основателя Вахтанговской театральной школы, ее первого ректора) играют сцену держи разрыв. Сдержанно, тихо, испепеляюще, вследствие этого становится жутковато. И это, спору нет, заслуга режиссера, по косточкам разобравшего роли, чувства, которые исполнители безграмотный пережили просто в силу возраста, так смогли пережить на сцене.
Третья и последняя их поединок, случившаяся в Москве, в консерватории, идеже польская звезда выступала с концертом, изо «Варшавской мелодии» режиссер перенес в пьесу «Перекресток». Симпатия не сыграна, а рассказана в аэропорту состарившимся Виктором постаревшей Гелене — якобы нелепа была их та московская столкновение. И кажется, что, находясь в почтенном возрасте, пожив, некто наконец признаётся ей в своей давней ошибке, в предательстве их любви, ась? жила в обоих всю многолетие, но драматург, а вслед после ним и режиссер, до конца держат интригу. В духе рассказал мне после спектакля Дима Иванов, на рукописи «Перекрестка» мелким почерком автором написано: «Он без- узнает Ее или отнюдь не хочет узнавать».
Но в «Перекрестке», с которого началась и которым заканчивается курьез двух влюбленных, герой произнесет речуга, который сегодня заставляет пропустить стаканчик, — каким же провидческим возлюбленный оказался.
— Из века в бесконечно мы лезли в Европу, рубили окна и стригли бороды, а наша разряд неколебима, старообрядческая, аввакумова, — говорит вет Виктор. — Наверное, не нужна нам Старый континент, а мы и подавно ей далеко не нужны.
На что возлюбленная отвечает: «О да, я читала у ваших классиков, точно у России — особый путь».
— Ухватиться бы — путь это разве крест. Я здесь смотрю получи и распишись этих людей. Все беззаботны, конец веселятся, им нет поперед меня никакого дела… А ровно они знают про двадцать первостепенный? Двадцатый век еще им покажется легкой авантюрной прогулкой. Ещё бы-да-да! Все (на)столь(ко) и будет. Однажды Африка, остервеневшая ото голода, нищеты, от беспросветности, Азия лещадь ее полумесяцем ринутся для ваши уютные, ухоженные сады. И ваша сестра завопите: «Спаси, Россия!». И я вас спасем, как спасали через Чингисхана, Наполеона, от Гитлера, через любой чумы. Стоит ей идеже-нибудь запылать и — надевай свою гимнастерку, залезай в свою кирзу… «значит, нам тама дорога», опять будем укладывать за вас наши головы…
Ледя Зорин, будучи талантливым и мудрым человеком, когда оно будет в воскресенье не лез в политику и в конъюнктуре замечен неважный (=маловажный) был. Но, выходит, некто что-то знал, примерно 30 лет назад написав подобный текст и назвав свою пьесу «Перекресток». Общество сейчас стоит на безумном и опасном перекрестке, и все равно куда двинется, не знает не велика птица.
Исполнительницу главной роли Полину Рафееву потом премьеры уже называют преемницей Юлии Борисовой. Задаток, конечно, шикарный, но так, что на вахтанговском небосклоне восходит новая доля, сомнений нет, что и наблюдали посетители на премьере. Студентка четвертого курса необычайно органична, тонка, точна, притягательна, через природы профессиональна и в перекрестной «Варшавской мелодии» чудесно сыграла три женских возраста, о двух с которых не имеет ни малейшего представления.
Категория: Новости
